Я пытался сопротивляться, пытался опрокинуть стол, но он ударил меня в грудь, и из меня вышел весь воздух. Когда он подошел к моей правой руке, я сжал её в кулак. Он снова ударил меня со всей силы, и я почувствовал, как кусачки сомкнулись на моем пальце.

Как описать ту боль? Разница состояла в том, что другие жертвы были мертвы или уже умирали, когда он с ними это проделывал. Разве за это можно быть благодарным? Я услышал скрежет лезвий о кость, и то, как она хрустнула… а потом мою руку обдало леденящим холодом, и холод этот распространился по всей руке до самого плеча.

Убийца действовал быстро, я бы даже сказал, очень быстро для Билли Резака. Второй палец исчез прежде, чем я ощутил лезвия… и, как бы то ни было, в тот момент Господь милосердный притупил мои чувства, и блаженный сон сменил кошмар наяву.

Билли Резак, должно быть, почувствовал, что сознание покинуло меня, потому что далее он с помощью своих кусачек сорвал большую часть плоти с моего следующего пальца, прежде чем, наконец, добрался до кости. Все моё тело содрогнулось. Я намочил штаны. Не очень прилично упоминать об этом, но это правда. Потом я услышал, как он ахнул-то ли от удовольствия, то ли от ещё более низменного экстаза, — и отнял палец. Как я и сказал… зверь.

Кусачки сомкнулись на моем большом пальце. Я до сих пор чувствую тот их укус, особенно очень часто в момент пробуждения.

Но тут раздался стук в заднюю дверь, меньше чем в пяти футах от того места, где Резак измывался надо мной.

— Джон? — позвала Дорин. — Джон, ты…

Я услышал её крик и понял, что она заглянула в комнату через разбитое окно. Конечно, она увидела, что происходит, и снова закричала. Большой палец, хотя и сильно порезанный, остался цел. Кажется, я видел, как убийца поднял нож, чтобы пронзить им моё сердце, но Дорин закричала ещё раз, и он отказался от попытки убийства, чтобы успеть сбежать через парадный вход. Я слышал крики. Кто-то ещё увидел его на улице. Потом я потерял сознание.

Так уж вышло, что Дорин приходила ко мне каждые несколько дней, чтобы приготовить мне поесть, зная, во сколько я обычно прихожу домой. Она была — и все ещё является — доброй вдовой немного старше меня, с которой я познакомился в церкви. В какой-то степени, она так же страдала от одиночества, как и я. Её визиты не были регулярными, поэтому, если Резак и следил за моим домом, он, скорее всего, не видел, что она ко мне ходит. Благодаря этому, моя рука и моя жизнь были спасены.

После случившегося судья Арчер лично приказал, чтобы Лаймхаус наводнила армия офицеров, которым было вверено разыскать это чудовище. Мало того, что у «Гринхоллс» была организована засада, и Дэйви Гленнона заставляли каждую пятницу вечером ходить туда с констеблем, выдававшим себя за обычного игрока, так ещё были собраны досье на всех, кто когда-либо бросал кости или сдавал карты в этом заведении. Судья Арчер — хороший человек — послал художника к молодому Гленнону, чтобы тот нарисовал портрет Билли Резака по его описанию… но, понимаете, к тому времени память его потускнела, и он не смог ответить на самые простые вопросы. Была ли челюсть большой или маленькой? Острые скулы или полные щеки? Высокий лоб или низкий? Цвет глаз? Цвет волос? Ну, темноволосый и темноглазый — вот и все, что от него смогли добиться. Не так уж и много.

И, как и следовало ожидать, Билли Резак исчез. Больше не было убийств с отрезанными пальцами. Я рассудил, что он переехал из Лаймхауса в какой-нибудь другой город Англии, в какое-нибудь местечко со множеством окрестных деревушек, где он мог бы начать все сначала, если бы захотел. На этом история и закончилась, пока я не получил письмо из Нью-Йорка.

Как я мог на него не ответить? Знать, что он здесь… знать, на что он способен. Просто знать… Я не мог закрыть на это глаза. Понимаете?

Кэтрин ответила после минуты раздумий.

— Я понимаю то, что этот человек может никогда не открыться вам, поскольку заставил вас пересечь Атлантику. Вы говорите, он игрок. Допустим. Я думаю, он уже считает себя победителем, просто дав вам знать, что он все ещё где-то «здесь», поблизости. Поэтому я очень сомневаюсь, что он когда-нибудь войдёт в эту дверь, за которой вы так страстно наблюдаете.

— Не согласен, — качнул головой бледный курильщик, выпустив в её сторону облако дыма. — Он покажется, и я буду его ждать.

Глава третья

Кэтрин и Минкс остались за столом с Джоном Кентом, заказав ещё бокал вина и ещё одну кружку эля. Время шло под аккомпанемент гитерны Салли Алмонд. Вскоре унесли последнюю тарелку, и зал покинул последний клиент. Поленья в камине дотлевали, превратившись в красные угли.

Когда Салли подошла к столу — Кэтрин предположила, что она пришла узнать, как продвигается вечер — её немой вопрос был встречен одним словом, изреченным мадам Герральд:

— Позже.

Снаружи, на Нассо-стрит все ещё стелился густой туман. Он медленно проплывал по улице, словно рыщущий бесплотный дух, завитками обвивавшийся вокруг крыш и дымоходов.

Мистер Кент рассказал, что снял комнату в пансионате Мэри Беловер через дорогу с окнами, выходящими на таверну Салли Алмонд. Таким образом он мог наблюдать за этим заведением и днем. Он также сказал, что определенно вернется сюда и следующим вечером, чтобы отужинать здесь снова. Затем он пожелал им спокойной ночи и отправился в путь. Вскоре его одинокую фигуру поглотил туман.

Минкс шла с Кэтрин по Нассо-стрит в сторону Док-Хауз-Инн, где располагались покои мадам Герральд. Пусть час был уже поздним, но далеко не все жители города разошлись по домам — для многих ночь продолжалась. Пожалуй, молодой Нью-Йорк стремился стать таким же неусыпным, как и Лондон. Самые непоседливые его жители не покидали таверн — даже самых дешевых — до предрассветного часа, когда крайняя стадия опьянения совпадала с последним делением свечных часов.

За стеклами домов горели свечи, мимо проезжали редкие экипажи, то тут, то там раздавались крики, откуда-то доносился лай собак, случайные голоса заходились в спорах и поднимались до невообразимых высот, чтобы вскоре умолкнуть снова. Музыка, смех, звуки скрипки — все это, как в калейдоскопе, сменяло друг друга. Город неустанно трудился над тем, чтобы быть городом.

Кэтрин поплотнее запахнула воротник своего чёрного бархатного пальто, потому что слишком отчетливо представила себе, как Джону Кенту отрубают пальцы. Этот образ никак не желал покидать её воображение.

— Мне кажется, — обратилась она к Минкс, пока они продолжали двигаться на юг, — что единственный способ решить проблему Салли Алмонд — это решить проблему Джона Кента. Мы должны выяснить все о личности мистера Резака. Что ты об этом думаешь?

— Нет никаких доказательств того, что этот человек и в самом деле здесь, — ответила Минкс. — Да, письмо было отправлено из Нью-Йорка. Но это не значит, что он здесь живёт. Он запросто мог прибыть сюда на пакетботе из Филадельфии или из Бостона. Он может быть где угодно.

— Разумеется. Все это может быть частью игры, которой он, похоже, наслаждается. И все же… большинство аспектов его действий говорит о безумии. Этот человек — это существо — скорее всего, желает закончить начатое. Довести до финала. Фактически, он может быть вынужден закончить его, даже после стольких лет. Как по-твоему, в этом есть смысл?

— Разве что, в самом бессмысленном смысле, — усмехнулась Минкс.

— Да, — отозвалась Кэтрин. — Что ж, посмотрим, как пойдут дела.

— И каков же наш следующий шаг?

— Завтра я нанесу визит Полли Блоссом и расспрошу её о клиентах. Возможно, кто-то из них проявляет… гм… особый интерес к рукам и пальцам. — Кэтрин одарила Минкс взглядом, говорящим о сомнительном удовольствии подобных забав. — Хоть наше существо, возможно, и не режет в открытую, но не исключено, что оно не прочь поразвлечься подобным способом. А ты, как я полагаю, знаешь почти все местные игорные дома?